Однажды в Париже - Дмитрий Федотов

Однако ссориться с леди Карлайл из-за ее случайного протеже Вуатюр не пожелал. Мало ли кого приблизит к себе в веселом Париже взбалмошная английская аристократка, выбравшись из чопорного Лондона. Может, следующим окажется он сам, Вуатюр?..

Они втроем сели в экипаж и отправились на улицу Турнель, где Нинон де Ланкло сняла себе домик. Она бы хотела, если место понравится, надолго там поселиться и даже приобрести более подходящее жилище.

Разумеется, такой роскоши, как у маркизы де Рамбуйе, там не было, но, едва войдя, Анри услышал взрыв молодого звонкого хохота.

Вуатюр с важным видом подвел леди Карлайл и де Голля к хозяйке дома. Изящная маленькая Нинон вспорхнула с кресла, улыбаясь так, как только она и умела. На ней было синее бархатное платье под цвет глаз, на шее — драгоценная жемчужная нить, пышные волосы убраны в аккуратную маленькую прическу с трогательной челочкой. В руках красавица держала дорогую лютню, инкрустированную перламутром.

— Присоединяйтесь! — мило улыбнулась Нинон. — Мы тут спорим с его преосвященством.

— Опять?! — приподнял бровь Вуатюр.

— Кто же виноват, что его преосвященство изрекает сомнительные истины? Вот, например, одно из его последних открытий: «Чтобы управлять государством, нужно поменьше говорить и побольше слушать». Изящно сказано, не так ли?

— Насколько я знаю французский язык, изящно, — согласилась Люси.

— Как знаток французского языка, не возражаю, — кивнул Вуатюр.

— А смысл? Его величество говорит о политике и управлении государством очень мало. Наш добрый король сейчас управляет музыкантами, портными и танцорами. Его преосвященство, напротив, говорит очень много. Ему приходится встречаться с дипломатами, полководцами, с финансистами. При этом он слушает только себя. Ну и кто же правит нашей бедной Францией?

Гости дружно рассмеялись.

Анри из чистой любезности улыбнулся и исподлобья окинул взглядом всю компанию. Он увидел несколько знакомых лиц — этих людей он уже встречал у маркизы де Рамбуйе. Обнаружил и несколько незнакомых дам, невольно отметив: женщины в окружении мадемуазель де Ланкло были явно моложе и красивее тех, что сидели в спальне маркизы. Увидел он и Жана Ротру (или де Ротру) — его парижане называли по-всякому, не слишком уверенные в дворянском происхождении драматурга.

Ротру тоже увидел де Голля и сделал знак: отойдем в сторонку.

В домике Нинон не было великолепной анфилады гостиных, где можно спрятаться от лишних глаз и ушей. Пришлось выйти в прихожую.

— Я думал, вы дежурите сегодня в Пале-Кардиналь, — заговорил драматург полушепотом. — Я искал вас, господин де Голль. Ведь вы просили составить список тех, кто был в тот вечер у маркизы? Вот он.

— Благодарю, господин Ротру, — искренне произнес Анри, пряча бумагу. — А теперь неплохо бы нам вместе сесть в укромном уголке и составить список тех, кого там не было. Я имею в виду постоянных гостей отеля Рамбуйе.

— О Боже! Да к маркизе весь Париж ходит! — воскликнул драматург и тут же прикрыл себе рот, продолжил тоном ниже: — Я имею в виду аристократический Париж. И нас, литераторов, разумеется.

— Неужели в Париже так много литераторов? — удивился де Голль.

— Много тех, кто воображает себя литераторами. Простите, но составить их список невозможно.

— Ну хотя бы список постоянных гостей…

Анри вздохнул. При мысли, что всю эту толпу придется проверять, кому угодно сделалось бы дурно.

— Я вам сочувствую, — совершенно искренне произнес драматург.

— Послушайте, де Ротру, я не понимаю одной вещи, — снова посерьезнел де Голль. — Вы получаете жалованье в канцелярии его преосвященства. Вы, когда нужно, выполняете задания его преосвященства. Если бы вы с этим плохо справлялись, вам бы не платили. И вы же ходите в салоны, где про кардинала говорят всякие гадости. Вы слушаете эти гадости, и, кажется, они вам нравятся, иначе бы вы не ходили ни в отель Рамбуйе, ни к мадемуазель де Ланкло. Как это у вас получается?

— Я — драматург! — гордо вскинулся тот. — Мои пьесы идут в «Бургундском отеле», а сколько их ставят в провинции, один Господь знает! Я подписал контракт с театром. И театр берет все — понимаете, все! — мои пьесы, а я обязуюсь их не публиковать. Но эти ловкачи из провинции посылают своих людей на спектакли. Они ходят по десять раз и запоминают все — монологи, реплики. И потом записывают!

— Это любопытно. Однако я задал вопрос. Как вы умудряетесь быть своим и в салонах, где ругают кардинала, и в Пале-Кардиналь, где получаете жалование? И ведь не вы один…

— Вы знаете, что месяц назад была создана Академия бессмертных? — заговорщицки подмигнул Ротру. — Сам король отныне — покровитель литераторов и обещал нам немалые деньги! Я буду академиком, господин де Голль! Наш девиз: «Для бессмертия». Мы все там будем — и старик Конрар, и Вуатюр, и я…

— Да-да, я слыхал, что-то, — покивал Анри. — Его преосвященство вроде бы принял в этом большое участие и сам подготовил жалованную грамоту? И все же мне непонятно, как можно получать жалованье в Пале-Кардиналь и выступать против его преосвященства в салонах?

— Где-то же нужно говорить правду, господин де Голль. В салонах говорят правду!.. — убежденно сказал Ротру и тут же осекся. — Но я лишь слушаю! Я не аббат де Гонди, чтобы вопить всякие глупости.

— И все равно я не понял, как можно одобрять то, что говорится в салонах, и получать жалованье в Пале-Кардиналь…

Драматург тяжело вздохнул.

— Господин де Голль, если бы я не был в тот день у госпожи маркизы, вы бы напросились на неприятности. Мне, право, неловко напоминать вам об этом.

— То есть должен быть человек, принятый и в Пале-Кардиналь, и в салонах, чтобы при необходимости быть посредником и не доводить дело до скандала?

— Наконец-то вы поняли! Именно так, как вы сказали!

— Я не поленюсь и узнаю в канцелярии, сколько господ из числа посетителей салонов получают там жалование. Не оказалось бы, что на службе его преосвященства целый полк таких посредников, — заметил де Голль. — Но вам я благодарен. Всю эту историю я рассказал отцу Жозефу.

— Думаю, он ее знал еще до того, как она приключилась, — пожал плечами Ротру.

Они вернулись в гостиную в тот момент, когда молодежь, окружавшая Нинон, взялась потешаться над следующим высказыванием кардинала.

— «Дайте мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, и я найду в них что-нибудь, за что его можно повесить»! Вот именно так он и сказал? — спросила Нинон. — Он мог так сказать, я уверена, но это не чья-то остроумная выдумка, господа?